Раздел 14. Трансценденция как обновление социально-культурного проекта

Открытый проект есть вдохновенный ответ на чью-либо нужду дления умирающего смысла.  

Ситуацию обновления социально-культурного проекта разберем на примере пьесы Александра Моисеевича Володина «Пять вечеров».

1. Описание социально-культурного проекта.

Ленинград. Вечер первый. В  комнате сидят Зоя и Ильин. Зоя — продавщица в гастрономе. Ильин в Ленинграде в отпуске, живёт он где-то на Севере. Отпуск заканчивается — скоро уезжать. Он рассказывает Зое, что в соседнем доме, над аптекой, жила его первая любовь, красавица, которую подруги звали Звезда. Он переписывался с нею всю войну, а потом перестал писать. Ильину хочется увидеть, какая она сейчас. Он обещает Зое скоро вернуться, быстро собирается и идёт узнать — может, она ещё там живёт.

Комната Тамары. Она сначала никак не может вспомнить Ильина, только предъявленный им паспорт все объясняет. Тамара рассказывает ему, что работает мастером на «Красном треугольнике», что её работа интересная, ответственная, что живёт с племянником Славой. А сестры Люси нет — в блокаду умерла. Слава учится в технологическом, где до войны учился Ильин.

Ильин рассказывает, что работает главным инженером на химическом заводе в Подгорске. Это один из крупнейших заводов в Союзе. А здесь — в командировке. На три-четыре дня. Тамара предлагает ему пожить эти дни у них с условием, что тот никого сюда не будет водить. Ильин соглашается и уходит в маленькую комнату. Тамара ложится спать. В квартиру входят Катя и Слава. Тамара делает им замечание, что уже полночь, что молоденьким девушкам нехорошо так себя вести, что Катя отвлекает Славу от занятий. Катя в ответ говорит, что двойки Слава получает не из-за неё, а из-за соседки Лидочки, с которой Слава поссорился и которая поэтому не даёт ему свои конспекты. Катя уходит. Тамара пытается усовестить Славу, однако тот говорит, что насыщен теорией по горло. Входит Ильин и слушает. Славе неприятно это, поэтому он сразу же соглашается с Ильиным, что пора спать, и уходит в маленькую комнату с раскладушкой. Ильин рассказывает Славе их с Тамарой историю и обещает спустить со Славы семь шкур, если тот обидит при нем Тамару. Он говорит, что намерен обеспечить этой женщине счастливую жизнь хотя бы на те дни, что проживёт здесь.

Вечер второй. Ильин, Слава и Катя убирают празднично всю квартиру к приходу Тамары. Пришедшей Тамаре сначала не нравится, что кто-то распоряжается в её доме без неё, однако потом она с удовольствием приглашает всех за стол — ужинать. Когда Катя со Славой уходят, Тамара поёт под гитару песню, которую они с Ильиным пели много лет назад: «Миленький ты мой...» Неожиданно она говорит, что было бы ужасно, если бы она вышла за кого-нибудь замуж. Ильин просит повторить, но Тамара не отвечает. В комнате гаснет свет.

2. Ценностный конфликт.

Вечер третий. Катя, которая работает на коммутаторе, слышит, как Ильин говорит Зое, что не сможет прийти. Действие переносится в комнату Тамары. Ильин собирается уезжать и зовёт Тамару ехать с ним, правда, не в Подгорск, а на Север, где думает устроиться шофёром, бросив своё инженерство. Тамара не понимает, для чего ему бросать все и ехать на Север, и отказывается от приглашения. Ильин отправляет её в магазин под предлогом покупки ему еды на дорогу, а сам уезжает, не простившись. Слава запрещает Тамаре догнать ушедшего Ильина. Он не хочет, чтобы Тамара унижалась.

3. Попытки разрешить проблемную ситуацию.

Вечер четвёртый. Комната Тимофеева, друга Ильина. Тамара ищет здесь Ильина. Услышав её голос, тот просит Тимофеева не выдавать его и прячется. Тимофеев говорит Тамаре, что давно не видел Ильина. В это время Тимофееву звонят с химкомбината, из Подгорска. Тамара узнает, что Ильин сказал ей неправду о своей жизни, присвоив биографию Тимофеева, что на самом деле он шофёр на Севере. Тимофеев считает Ильина безалаберным, но Тамара горячо его защищает. Она оставляет свой адрес для Ильина и уходит. Тимофеев советует Ильину догнать Тамару и молить её о прощении. Для Ильина это исключено. Он уходит.

Вечер пятый. Катя рассказывает переживающей Тамаре о существовании Зои. Тамара решает поискать Ильина там. Однако Ильин с Зоей расстался. Тамара не застаёт его. Зоя оскорбительно с ней разговаривает, и Тамара уходит, так ничего и не добившись.

4. Культурно-ценностное самоопределение главных героев пьесы.

Катя разыскивает на вокзале Ильина. Ильин хочет напиться перед отъездом. Катя пытается ему помешать, потом начинает пить вместе с ним. Катя рассказывает ему о Славе, Ильин ей — о Тамаре, о том, как она его провожала на фронт, наконец, рассказывает всю правду о себе.

В это время Тамара рассказывает Славе ту же историю об их прощании. Приходит Катя. Она пьяна. Отдаёт Славе тетрадь конспектов, которую она для него переписала за одну ночь. Тамара укладывает её на кровать.

4. Трансцендирование Ильина  и Тамары в позицию ответственного за свою любовь человека.

Приходит Тимофеев. Он ищет Ильина. Берётся починить перегоревший рефлектор. Тут возвращается Ильин. Он говорит, что он не неудачник, что он полезен для общества, что он свободный и счастливый человек. Тамара говорит ему, что она все знает и что она гордится им. Напоминает Ильину, что тот звал её с собой на Север. Теперь она согласна ехать. Ильин целует ей руки и обещает, что она никогда об этом не пожалеет. Тамара, то ли радуясь, то ли страшась за своё счастье, вслух желает, чтобы не было войны.

5. Обновление проекта любви Ильина и Тамары стало возможным только после смены позиций каждого из них. Тамара ради любви должна отказаться от воспитания племянника, работы и жизни в Ленинграде, принять Ильина как простого шофера и захотеть жить с ним на крайнем Севере. А Ильин, наконец, берет ответственность за Тамару, которая ждала его много лет. 

Является ли обязательным условием для обновления социально-культурного проекта введение в него новых элементов?

Каким самым главным качеством должен обладать человек, который способен обновлять свой социально-культурный проект?

Раздел 15. Трансценденция как открытие собственного проекта

Свой проект дает возможность человеку осуществлять любовь к творчеству.

Первым в европейской традиции человеком, открывшим социально-культурный проект критического рационализма, был древнегреческий философ Сократ. Он сознательно использовал метод проблематизации и последующей организации выхода в рефлексивную позицию себя и окружающих его собеседников.

Предметом диалогов Сократа с самыми разными представителями Афинского полиса были их проблемы,  интересы,  желания  и цели.  Раскроем структуру сократовского диалога, на примере воспроизведенного в ранних  трудах  Платона  диалога     "Евтифрон".

         1. Этап введения в ситуацию -  определение  целей  участников диалога и контекстов их появления.  Сократ встретился с Евтифроном в царском портике - помещении, где заседал архонт - басилевс, принимающий  заявки  на судебный процесс,  при этом Сократ пришел как ответчик по обвинению во введении новых богов,  а Евтифрон  пришел как  истец,  обвиняющий  своего  отца,  невольно ставшего причиной смерти наемного работника.  Далее каждый из них знакомит другого с историей своего вопроса.

         2. Этап определения позиций, темы диалога и постановки обсуждаемой проблемы. Евтифрон пришел сделать добровольный донос на отца,  считая,  что он исполняет закон, т.е. поступает благочестиво. Сократ же пришел как жертва доноса,  обвиненный в бесчестии, но также убежденный, что всю свою жизнь он поступал благочестиво. Общей для обеих  ситуацией  является  донос  как действия восстанавливающего благочестие и,  таким образом,  само являющееся благочестивым, или донос как действие, разрушающее благочестие, или нечестивое.

         3. Этап проблематизации нормы (определения)  собеседника  при помощи логического доказательства. Сократ в своих диалогах использовал один и тот же метод:

         - просьба к оппоненту сформулировать понятие,  определение по обсуждаемой теме;

         - расширение рамок ситуации, в которых это определение должно было бы работать, до тех пор, пока оно становится недостаточным;

         - фиксация  безосновательности определения с точки зрения логики (разума) и, как следствие, неразумности поступка.

         Евтифрон дает следующее определение "благочестия": "Благочестиво то,  что угодно богам,  нечестиво же  то,  что  им  неугодно".  Сократ в дискуссии показывает, что и между богами происходят междуусобицы и войны из-за разного понимания  справедливого, следовательно,  "одно и то же боги и любят и ненавидят,  и оно одновременно является богоугодным и богопротивным". Сократ далее доказывает,  что  поступок  Евтифрона является угодным одним богам  и неугодным другим.  Далее Сократ показывает,  что одно  ("богоугодное") не может быть основанием для второго ("благочестивое"), поскольку "богоугодное" есть некоторое состояние, в котором пребывает благочестивый человек,  сущность же "благочестивого" Евтифроном не     раскрыта.  Далее,  Сократ показывает,  что "благочестивое" – часть "справедливого".  Евтифрон относит эту часть к служению богам (заботе о богах). Сократ приводит это определение к парадоксу: служение  богам  должно  делать их лучше,  подобно любой заботе о любом предмете,  что противоречит понятию бога.  Пройдя несколько аналогичных кругов,  приводящих к противоречию, Сократ переходит к фиксации безосновательности определения, данного Евтифроном, и вводит в контексте достаточно серьезное обвинение самого Евтифрона: "Если бы ты не имел ясного представления о благочестивом  и  нечестивом, ты никоим образом не мог бы из-за поденщика преследовать престарелого отца за убийство,  но убоялся бы и богов - не отважился ли ты

на ложный шаг - и людей постыдился бы тоже".

         4. Этап организации ситуации  самоопределения  оппонента.  На данном этапе оппонент вынужден либо отказаться от своего планируемого поступка (действия),  по меньшей мере до  момента  нахождения разумного его обоснования, либо продолжать совершать действие (или совершить поступок),  понимая его неэтичность или логическую  несостоятельность.

         В данном случае Евтифрон ушел от дальнейшего обсуждения, сославшись  на  важные  дела,  самоопределившись в продолжении своего действия.  Фактически Сократ раскрыл истинные  основания  поступка Евтифрона,  доказав по крайней мере, что "благочестие" не является его сознательным основанием,  на чем Евтифрон все время  настаивал на словах. Именно такие "Евтифроны" и проголосовали на будущем суде над  Сократом за смертную казнь, поскольку он реально угрожал их благополучию.

         Думается, не  будет натяжкой квалифицировать Сократа как первого эксперта в области гуманитарного проектирования, пытавшегося определить степень соответствия действий людей провозглашаемым ими же нормам и ценностям. Фактически его метод позволяет зафиксировать противоречие между ценностями, нормами и поступками людей - несовпадение мысли, слова и дела как имитация деятельности (в данном случае благочестивого поведения). Фиксация данного противоречия позволяет предполагать наличие второго плана,  скрытого контекста у его  оппонента:  целей  и ценностей,  согласно которым он и осуществляет данный поступок.  В  данном диалоге сын богатого афинянина,  отправляя отца  в  тюрьму, становится владельцем его имущества.          Таким образом,  Сократ первый в европейской философской традиции  сознательно пытался повлиять или,  говоря современным языком, организовывать ситуации самоопределения или развития занимаемых жизненных позиций для своих сограждан.  Выводя в рефлексивный план обсуждения определения общего понятия как такового, он проявлял жизненные позиции  своих собеседников, стремился понять основания их действий.  Имеют ли они понятие о том,  что,  как и зачем они собираются  делать?  В  процессе обсуждения темы Сократу удавалось создать обстановку,  в которой его собеседники в конце концов  вынуждались  к  признанию недостаточности собственных представлений. Но здесь есть очень тонкий и важный момент, который отмечали в методе Сократа ряд философов и ученых, например, Аристотель, Кассирер, Ю.В. Громыко – это проспективный характер строительства понятия. То есть никакой прошлый опыт, имеющиеся знания не давали возможности необходимого ответа, понятие в коммуникации с Сократом надо было строить здесь и сейчас. Для этого просто необходимо было «включать» мышление, в результате чего также проявлялась интенциональность (то есть вектор направленности на определенную ценность) его собеседников. На аспект деятельности Сократа, связанный с проявлением им позиции и организации ситуации ее развития, не обратили должного внимания ни ученики Сократа, ни последующие историки философии. Правда, эту же мысль высказывает Ю.В. Громыко в работе «Введение в теорию мышления и деятельности»: «Потому что всякий раз, когда человек строит некоторую мысль, то есть осуществляет мышление, оказывается, что он всегда занимает определенную позицию».    

Организация Сократом выхода в рефлексивную позицию собеседника и буквальное предъявление им занимаемой им жизненной позиции, являлось условием для ситуации его самоопределения и переопределения в направлении рефлексии нравственных и рациональных оснований собственных поступков.  Самоопределение как акт  свободного  выбора  жить  и действовать по понятию или жить и действовать без такового,  а также разные интеллектуальные возможности  собеседников  Сократа приводили к дальнейшей стратификации.

Сократ рассказывает о действенности своего метода в  диалоге  "Феаг":  "Ведь  многим  эта сила противится,  и для таких от бесед со мной нет никакой пользы,  ибо и я не в силах с ними общаться. Многим же она не препятствует проводить со мной время, но они из этого не извлекают никакой пользы.  А те, кому сила моего гения помогает со мною общаться, делают очень быстро успехи. И опять-таки из этих занимающихся с успехом одни  получают  прочную  и  постоянную пользу, а многие другие, пока они со мной, удивительно преуспевают,  когда же отходят от меня,  снова становятся похожими на  всех прочих.  Следовательно, согласуясь с Сократом "метод развития позиции" имеет границы:

- с  одной  стороны,  свобода  выбора человека жить разумно и     нравственно или выбрать другие ценностные ориентиры;

- с  другой стороны,  наличие или отсутствие волевых и интеллектуальных способностей,  помогающих или ограничивающих в сделанном выборе.

         Особенность метода Сократа заключалась в том,  что он,  с легкостью  разрушая  нормы  мифологически  организованного  сознания, принципиально не давал "правильного ответа". Производя проблематизацию цели и средств человека,  он создавал условия для возможного саморазвития собеседников.  Если цель,  поставленная  собеседником, была для него важна, то он вставал перед проблемой самостоятельного ее этического и логического обоснования, включения и развития мышления. Дадим слово самому Сократу, чтобы он сам рассказал нам о своем методе.

«Я, афиняне, приобрел известность лишь благодаря некоей мудрости. Какая же это такая мудрость? Не от себя буду я говорить, а сошлюсь на того, кто пользуется вашим доверием. В свидетели моей мудрости, если есть у меня какая-то мудрость, я приведу вам бога, который в Дельфах. Вы ведь знаете Херефонта — он смолоду был моим другом и другом многих из вас, он разделял с вами изгнание и возвратился вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был неудержим во всем, что бы ни затевал. Прибыв однажды в Дельфы, осмелился он обратиться к оракулу с такими вопросом.

Вот Херефонт и спросил, есть ли кто на свете мудрее меня, и Пифия ответила ему, что никого нет мудрее. И хотя самого Херефонта уже нет в живых, но вот брат его, здесь присутствующий, засвидетельствует вам, что это так. Посмотрите, ради чего я это говорю: ведь мое намерение — объяснить вам, откуда пошла клевета на меня.

Услыхав про это, стал я размышлять сам с собою таким образом: "Что такое бог хотел сказать и что он подразумевает? Потому что я сам, конечно, нимало не считаю себя мудрым. Что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не лжет же он: не пристало ему это". Долго недоумевал я, что такое бог хотел сказать, потом через силу прибегнул я к такому разрешению вопроса: пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что уж где-где, а тут я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу: "Вот этот мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым". Но когда я присмотрелся к этому человеку, — называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что тот, наблюдая которого я составил такое впечатление, был одним из государственных людей, афиняне, — так вот я, когда побеседовал с ним, решил, что этот человек только кажется мудрым и многим другим людям, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет. Потом я попробовал показать ему, что он только мнит себя мудрым, а на самом деле вовсе не мудр. Из-за этого и сам он, и многие из присутствовавших возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего дельного и путного не знаем, но он, не зная, воображает, будто что-то знает, а я если уж не знаю, то и не воображаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я коли ничего не знаю, то и не воображаю, будто знаю. Оттуда я пошел к другому, из тех, которые казались мудрее первого, и увидал то же самое: и здесь возненавидели меня и сам он, и многие другие. После стал я уже ходить подряд. Замечал я, что делаюсь ненавистным, огорчался и боялся этого, но в то же время мне казалось, что слова оракула необходимо ставить выше всего.

Чтобы понять смысл прорицания, надо было обойти всех, кто слывет знающим что-либо. И, клянусь псом, афиняне, должен вам сказать правду, я вынес вот какое впечатление: те, что пользуются самой большой славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не лишенными всякого разумения, а другие, те, что считаются похуже, напротив, более одаренными разумом. Но нужно мне рассказать вам о том, как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все только для того, чтобы убедиться в непреложности прорицания.

После государственных людей ходил я к поэтам — и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим, — чтобы хоть тут уличить себя в том, что я невежественнее их. Брал я те из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими обработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы, кстати, научиться от них кое-чему. Стыдно мне, афиняне, сказать вам правду, а сказать все-таки следует. Одним словом, чуть ли не все там присутствовавшие лучше могли бы объяснить творчество этих поэтов, чем они сами. Таким образом, и о поэтах я узнал в короткое время, что не благодаря мудрости могут они творить то, что творят, но благодаря какой-то природной способности и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят. Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и поэты; и в то же время я заметил, что из-за своего поэтического дарования они считают себя мудрейшими из людей и во всем прочем, а на деле это не так. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных людей.

Наконец пошел я и к тем, кто занимается ручным трудом. Я сознавал, что сам, попросту говоря, ничего не умею, зато был уверен, что уже среди них найду таких, кто знает много хорошего. Тут я не ошибся; в самом деле они умели делать то, чего я не умел, и в этом были мудрее меня. Но, афиняне, мне показалось, что они грешили тем же, чем и поэты: оттого что они хорошо владели своим делом, каждый из них считал себя самым мудрым также и во всем прочем, даже в самых важных вопросах, и это заблуждение заслоняло собою ту мудрость, какая у них была; так что, желая оправдать слова оракула, я спрашивал сам себя, что бы я для себя предпочел: оставаться ли таким, как есть, и не быть ни мудрым их мудростью, ни невежественным их невежеством или, как они, быть и мудрым и невежественным. И я отвечал самому себе и оракулу, что лучше уж мне оставаться как есть.

Из-за этого самого исследования, афиняне, с одной стороны, многие меня возненавидели так, что сильней и глубже и нельзя ненавидеть, отчего и возникло множество наветов, а с другой стороны, начали мне давать прозвание мудреца, потому что присутствовавшие каждый раз думали, будто если я доказываю, что кто-то вовсе не мудр в чем-то, то сам я в этом весьма мудр. А в сущности, афиняне, мудрым-то оказывается бог, и этим изречением он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе даже ничего, и, кажется, при этом он не имеет в виду именно Сократа, а пользуется моим именем ради примера, все равно как если бы он сказал: "Из вас, люди, всего мудрее тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего по правде не стоит его мудрость".

Я и посейчас брожу повсюду — все выискиваю и допытываюсь, по слову бога, нельзя ли мне признать мудрым кого-нибудь из граждан или чужеземцев; и всякий раз, как это мне не удается, я, чтобы подтвердить изречение бога, всем показываю, что этот человек не мудр. Вот чем я занимался, поэтому не было у меня досуга заняться каким-нибудь достойным упоминания делом, общественным или домашним; так и дошел я до крайней бедности из-за служения богу.

Кроме того, следующие за мною по собственному почину молодые люди, те, у кого вдоволь досуга, сыновья самых богатых граждан, рады бывают послушать, как я испытываю людей, и часто подражают мне сами, принимаясь испытывать других, и, я полагаю, они в изобилии находят таких людей, которые думают, будто они что-то знают, а на деле знают мало или вовсе ничего. От этого те, кого они испытывают, сердятся не на самих себя, а на меня, и говорят, что есть какой-то Сократ, негоднейший человек, который портит молодежь. А когда их спросят, что же он делает и чему он учит, то они не знают, что сказать, и, чтобы скрыть свое затруднение, говорят о том, что вообще принято говорить обо всех, кто философствует: и про то, "что в небесах и под землею", и про то, что "богов не признает" и "ложь выдает за правду". А правду им не очень-то хочется сказать, я думаю, потому, что тогда обнаружилось бы, что они только прикидываются, будто что-то знают, а на деле ничего не знают. А так как они, по-моему, честолюбивы, сильны, многочисленны и говорят обо мне упорно и убедительно, то давно уже прожужжали вам уши клеветой на меня.

Вот почему накинулись на меня и Мелит, и Анит, и Ликон; Мелит негодует на меня из-за поэтов, Анит — из-за ремесленников, а Ликон — из-за ораторов. Так что я удивился бы, как говорил вначале, если бы оказался в силах опровергнуть перед вами в такое короткое время эту разросшуюся клевету.

Но, пожалуй, кто-нибудь скажет: "Не стыдно ли тебе, Сократ, заниматься таким делом, которое грозит тебе теперь смертью?"

На это я, по справедливости, могу возразить: "Нехорошо ты это говоришь, друг мой, будто человеку, который приносит хотя бы маленькую пользу, следует принимать в расчет жизнь или смерть, а не смотреть во всяком деле только одно — делает ли он дела справедливые, достойные доброго человека или злого. Плохими, по твоему рассуждению, окажутся все те полубоги, что пали под Троей, в том числе и сын Фетиды. Он, из страха сделать что-нибудь постыдное, до того презирал опасность, что когда мать его, богиня, видя, что он стремится убить Гектора, сказала ему, помнится, так: "Дитя мое, если ты отомстишь за убийство друга твоего Патрокла и убьешь Гектора, то сам умрешь: "Скоро за сыном Приама конец и тебе уготован", — то он, услыхав это, не посмотрел на смерть и опасность — он гораздо больше страшился жить трусом, не отомстив за друзей. "Умереть бы, — сказал он, — мне тотчас же, покарав обидчика, только бы не оставаться еще здесь, у кораблей дуговидных, посмешищем для народа и бременем для земли". Неужели ты думаешь, что он остерегался смерти и опасности?"

Даже если бы вы меня теперь отпустили, не послушав Анита, который говорил, что мне с самого начала не следовало приходить сюда, а уж раз я пришел, то нельзя не казнить меня, и внушал вам, что если я избегну наказания, то сыновья ваши, занимаясь тем, чему учит Сократ, испортятся уже вконец все до единого, — даже если бы вы сказали мне: "На этот раз, Сократ, мы не послушаемся Анита и отпустим тебя, с тем, однако, чтобы ты больше уже не занимался этими исследованиями и оставил философию, а если еще раз будешь в этом уличен, то должен будешь умереть", — так вот, повторяю, если бы вы меня отпустили на этом условии, то я бы вам сказал:

"Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: "Ты лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин величайшего города, больше всех прославленного мудростью и могуществом, не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей не заботиться и не помышлять, чтобы она была как можно лучше?" И если кто из вас станет спорить и утверждать, что он заботится, то я не отстану и не уйду от него тотчас же, а буду его расспрашивать, испытывать, уличать, и, если мне покажется, что в нем нет доблести, а он только говорит, что она есть, я буду попрекать его за то, что он самое дорогое ни во что не ценит, а плохое ценит дороже всего. Так я буду поступать со всяким, кого только встречу, с молодым и старым, с чужеземцами и с вами — с вами особенно, жители Афин, потому что вы мне ближе по крови. Могу вас уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас большего блага, чем это мое служение богу. Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого и старого, заботиться прежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше; я говорю, что не от денег рождается доблесть, а от доблести бывают у людей и деньги, и все прочие блага как в частной жизни, так и в общественной. Если такими речами я порчу юношей, то это, конечно, вредно. А кто утверждает, что я говорю не это, но что-нибудь другое, тот говорит ложь. Вот почему я могу вам сказать: "Афиняне, послушаетесь вы Анита или нет, отпустите меня или нет, но поступать иначе я не буду, даже если бы мне предстояло умирать много раз".

Будьте уверены, что если вы меня, такого, каков я есть, казните, то вы больше повредите самим себе, чем мне. Мне-то ведь не будет никакого вреда ни от Мелита, ни от Анита — да они и не могут мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было позволено вредить лучшему. Разумеется, он может убить, или изгнать, или обесчестить. Он или еще кто-нибудь, пожалуй, считают это большим злом, но я не считаю, — по-моему, гораздо большее зло то, что он теперь делает, пытаясь несправедливо осудить человека на смерть. Таким образом, афиняне, я защищаюсь теперь вовсе не ради себя, как это может казаться, а ради вас, чтобы вам, осудив меня на смерть, не лишиться дара, который вы получили от бога. Ведь если вы меня казните, вам не легко будет найти еще такого человека, который попросту — смешно сказать — приставлен богом к нашему городу, как к коню, большому и благородному, но обленившемуся от тучности и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-нибудь овод. Вот, по-моему, бог послал меня в этот город, чтобы я, целый день носясь повсюду, каждого из вас будил, уговаривал, упрекал непрестанно. Другого такого вам нелегко будет найти, афиняне, а меня вы можете сохранить, если мне поверите. Но очень может статься, что вы, рассердившись, как люди, которых будят, спросонок прихлопнете меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита. Тогда вы всю остальную вашу жизнь проведете в спячке, если только бог, заботясь о вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А что я действительно таков, каким меня дал этому городу бог, вы можете усмотреть вот из чего: на кого из людей это похоже — забросить все свои собственные дела и столько уж лет терпеть домашние неурядицы, а вашими делами заниматься всегда, подходя к каждому по-особому, как отец или старший брат, и убеждая заботиться о доблести. И если бы я при этом пользовался чем-нибудь и получал бы плату за свои наставления, тогда бы еще был у меня какой-нибудь расчет, а то вы теперь сами видите, что мои обвинители, которые так бесстыдно обвиняли меня во всем прочем, тут, по крайней мере, оказались неспособными к бесстыдству и не представили свидетеля, что я когда-либо получал или требовал какую-нибудь плату. Я могу представить достаточного, я полагаю, свидетеля того, что я говорю правду, — мою бедность».

И хотя простые афиняне в большинстве своем проголосовали за смертную казнь, ученик Сократа Платон разработал методологию философского мышления, а ученик Платона Аристотель – методологию научного мышления и нормы формальной логики, которыми пользуется все культурное человечество последние два с половиной тысячелетия.

Для открытия  собственного социально-культурного проекта обязательно быть великим человеком?

Что теряет человек нашедший свое призвание?

Заключение

Не смотря на подчас заумный слог изложения, обилие цитат и заимствований текстов пьес, автор в этой брошюре хотел вам рассказать об очень простых вещах.  Каждый человек априори имеет две очень большие ценности – себя самого и время своей жизни.  А также он имеет возможность, превратив первое и второе в объект исследования, управлять, изменять, развивать, если одним словом – проектировать себя и свою жизнь в соответствии со своими представлениями о благе.

Автор наивысшим благом для отдельного человека считает поиск, нахождение и реализацию собственного призвания.

Для того, чтобы начать движение в этом направлении человеку необходимы «следующие доспехи и оружие»: знание и понимание устройства различных социально-культурных проектов, освоение и культивирование рефлексивной позиции, культурно-ценностное самоопределение, развитие своего уникального способа понимания. Да много чего еще нужно! Путь, в который Вы отправляетесь, будет и уникальным, и неповторимым, и как сказал бы Г.П. Щедровицкий «беспутным», в смысле до Вас никто здесь не ходил и дороги специальной никто не проложил. Как в русской сказке: «Иди туда, не зная куда, принеси то, не зная что!» Скажу честно, дойдет до священного Грааля далеко не каждый. Ведь жизнь так коротка. Но если…, вдруг, то Вы сможете скромно заметить: «Я хотя бы попробовал!» 

Желаю Вам Счастливого Пути!

Текст 14, 15 разделов.